Возможно, я сейчас – ненароком, невзначай – обижу сотни прекрасных и неповторимых городов мира, в которых мне выпало счастье побывать. Но от признания не удержусь: Венеция, ты – number one, novant’anni… словом, номер один. Ты – на всю жизнь.
И не сомневаюсь, что примерно с таким же чувством собрались 3 июля в Хлебном доме музея-заповедника «Царицыно», где проходит (и будет проходить до 29 августа) потрясающая выставка «Под маской Венеции», участники и гости public talk. Ведь уже сама тема не вызывала сомнений: «Венеция – источник вдохновения».
И если сидящие в зале объяснялись (не сомневаюсь!) в любви к Венеции мыслечувственно, порой сопровождая это невнятными воскликами: о да! ах! и проч., то участники public talk говорили о любви вслух. И это правильно – о любви надо вслух! В устах каждого из них это звучало очень лично, я бы сказал, непередаваемо.
Попытаюсь, однако, хоть частично передать эту палитру эмоций любви. Простите, не совсем «в порядке регламента».
Импульс разговору, открыв его, задала директор музея-заповедника «Царицыно» Елизавета Фокина. Она рассказала, как непросто рождалось прекрасное венецианское «дитя» в царицынских дворцово-парковых кущах. Задумана была экспозиция ещё в 2018 году, должна была состояться в 2020-м, но грянула пандемия, и привычный для музейщиков процесс согласования-формирования/ приёма-передачи экспонатов пришлось осуществлять практически по зуму. А ещё… кто бы мог предположить, что маска, привычный атрибут маскарада и укоренившийся в нас венецианский образ, вдруг станет совсем не романтичным символом наших дней?
Воспоминания о том, как всё создавалось, дополнила куратор выставки «Под маской Венеции» Дарья Колпашникова. Она говорила не просто о любви, без которой проект не состоялся бы, а о том особом качестве, что унаследовано от поколения советских искусствоведов и, как выяснилось, свойственно и нынешним сподвижникам красоты — искусствоведам. Это любовь на расстоянии. Многие десятилетия прошлого века те, у кого училась Дарья, искренне и страстно любили Италию, Венецию, но именно на расстоянии. И потом, в новые времена, уезжая отсюда, привычно прощались со своим объектом любви почти как навсегда: Ирина Антонова, легендарный директор Пушкинского музея, говорят, покидая Венецию, долго не могла остановить слёз.
В 2018 году, на Венецианской Биеннале, царицынцы удивили венецианцев смелостью замысла. Но им поверили. Вместе готовились, вместе даже сделали две книги – взрослую и детскую. Выставку, увы, пришлось отложить – и тут-то пригодилось это генетическое качество отечественных искусствоведов – любовь на расстоянии. Оно «заразило» (в дни пандемии вынужден заковычивать это слово) и итальянских коллег. И выставка, несмотря и вопреки, состоялась!
В своих чувствах к Венеции признавались известный архитектор Сергей Чобан, продюсер Алексей Боков. Первый из них обозначил ряд аналогий, аллюзий, ассоциаций, которые ещё не раз прозвучали в этом разговоре. Родился он в Санкт-Петербурге, тогда Ленинграде, который принято именовать Северной Венецией. Здесь, в Царицыно, он повсюду видит следы авторского, баженовского вдохновения мягкой готикой, а это ведь и есть Венеция. Но, как оказалось, больше всего Венеция напоминает российскому зодчему Ростов Великий с его светлыми, устремлёнными ввысь куполами (Да, подумал я в тот момент, кремль Ростова Великого прекрасен, если бы при этом не был так запущен, разбит и неуютен сам город – прим. КИ).
Много, очень много в русской культуре от итальянской. След этих корней русской архитектуры можно наблюдать и в Венеции. Словом, Венеция была, есть и будет бесконечным источником творчества российских художников. Да и в целом, без венецианской эстетики – от Тициана до Тёрнера – не из чего было бы вырасти целым направлениям, эпохам в мировом искусстве. Венеция – это подлинник, и многое в этом мире – её копия.
Не правда ли, точнее не скажешь?
Схожие эмоции прозвучали из уст Алексея Бокова. Сегодняшняя Венеции для него – это город инноваций (впрочем, здесь изначально, во все эпохи был инновационный подход к любому строительству). В сочетании с аутентикой старых мастеров Венецианская Биеннале давно уже стала лабораторией смыслов в искусстве. По всей планете проходит примерно 320 биеннале, а Венеция была и останется местом Биеннале №1, где были заложено основы множества современных форм – вплоть до акционизма. Ну, а Венецианской кинофестиваль диктует тренды авторского кинематографа.
О любви, словом, говорили все. Но были среди спикеров эти двое… Когда микрофон оказывался в руках кого-то из них, мне почти беспаузно хотелось (но сдерживался!) подпрыгнуть со своего зрительского стула, обнять оратора, прокричав ему «на ушко» нечто вроде: «Да же, да! И я именно это чувствовал!»
Первым стал народный артист России, руководитель театра «Сатирикон» Константин Райкин, а для «меня внутреннего» Костя Райкин (нет, мы не знакомы), прекрасный сын прекрасного отца, за творческим взрослением которого мы всей семьёй некогда с радостью наблюдали, талантливый мальчик, выросший в талантливого актёра и режиссёра, обаятельнейшая личность притом.
Он говорил как будто про меня. Долго, в своём советском детстве и юности, слышал Райкин о Венеции, потом даже успел сыграть несколько итальянских ролей (а я тоже успел в те «довенецианские» годы отчасти филологически осмыслить Венецию – не без помощи Иосифа Бродского с его «Набережной неисцелимых»). Например, всенародно, помнится, любимую роль «Труффальдино из Бергамо» («Вообще-то из Бергамо, – подчёркивает Константин Аркадьевич, – но в ритмике тех времён почему-то «устроилось» иное ударение»). Впервые он приехал сюда уже в перестроечное время – с семьёй. Но семью вскоре «бросил», и целую неделю бродил по городу один. Не мог насытиться («Простите, точнее будет сказать: нажраться», – поясняет он) этим городом. Заблудился несколько раз, что ввергало в невыразимый восторг. Понял: да ведь это город-оборотень! Ни в одном городе мира не встретить столько театральности! На каждом шагу! Венеция всё время как бы намекает: вот какой спектакль и вот как, в каких декорациях нужно сделать.
А однажды, в один из следующих приездов, он попал на Венецианский карнавал. Надел маску. И стал иным. Венецианская маска меняет тебя, меняет даже пластику. Неделю Райкин проходил в маске. Вокруг, кстати, невероятной красоты женщины. Тоже в масках (Ага, и я в нынешних санитарных масках московские девушки кажутся круто красивее, потому что загадочнее – прим. КИ). В узких улочках, меж домами развешано разноцветное бельё, и это было тоже из венецианской палитры. Известного уже к тому времени артиста никто не узнавал – в том числе русскоговорящие люди, в компании которых он оказывался. Это было необычайное, театральное ощущение! Ты – уже не совсем ты.
Он стал приезжать сюда регулярно. В театре вышло несколько итальянских, с венецианским «акцентом» спектаклей. Участвовал в них. Сподвиг замечательного Роберта Стуруа после того, как с ним пересёкся в Венеции, поставить в «Сатириконе» редкую пьесу Карло Гольдони «Сеньор Тадеро, хозяин», где сыграл 100-летнего (вот она, «школа» венецианской маски!) старика.
(Но позвольте, Константин Аркадьевич, нечто похожее происходило здесь и со мной! Я поздно, только в свои 50, впервые попал в Венецию: коллеги подарили мне тогда эту поездку – знали ведь, что вымечтанную – на юбилей. Пробыл здесь тоже целую неделю – причём также в полном одиночестве, а точнее, наедине с любимой – с любимой, как сразу же стало ясно, Венецией. Прилетев, обнаружил, что забыл дома фотоаппарат, и это оказалось роскошным подарком самому себе: можно было, не сужая взгляд микро-окошком окуляра, просто смотреть – во все глаза (телефоны тогда не особо снимали). Прилипать вниманием к витиеватым закоулкам, изразцам, табличкам,к пышно-компактным соборам, восторженно шарахаться от набрасывавшегося на тебя в каждом храме Тинторетто или Тициана.
Именно в Венеции я впервые восхитился этим кокетливо развешанным бельём поперёк улиц, и теперь увлечённо фотографирую его в любом южном городе. А как я терялся в Венеции! Это вскоре превратилось в игру: ну вот сейчас, залив себя очередной бокальчик красного с попутной забегаловок или отобедав в траттории любимым рыбным супом – тут это просто fish soup, заверну-ка я за этот угол… и пойду, и пойду, куда глаза глядят, а они глядят на красоту и красоту, и красоту, и красоту… А на указатели и таблички – категорически не смотреть! Рано или поздно всё равно выбреду к своему отельчику-двушке, где микрокровать соседствует с микродушем. Нет, я не актёр, хотя когда-то пытался актёрствовать, да и сейчас порой нахально экспериментирую на своих творческих вечерах, но немножко литератор, и ощущение театральности, драматургичности мироздания Венеция мне тоже подарила
А ещё я здесь забрёл как-то на территорию Еврейского гетто и проникся вашими еврейско-итальянскими аллюзиями, Константин Аркадьевич).
«Под занавес» Константин Райкин устроил нам Театр. В своей импровиз-миниатюре, которую, предполагаю, он мысленно назвал «Памятничек», этот большой (большущий!) актёр словами и пластикой тоже выразил Любовь. Любовь к Венеции.
Вторым же человеком, от единения в чувствах с которым мне постоянно приходилось удерживать себя на протяжении всего его монолога, был Фабио Мастранджело, один из самых ярких современных дирижёров, человек, уже 20 лет живущий в Санкт-Петербурге, возглавляющий Петербургский театр «Мюзик-холл» и ещё несколько известных музыкальных коллективов, приглашенный дирижер Мариинского театра и множества других российских театров. Родившийся в самом русском городе Италии Бари (бывал и я там – поклонился мощам Святого Николая), в Венецию он попал впервые лет в 6-7.
Маэстро своей российской судьбой, кстати, тоже ведь по-своему иллюстрирует это «попадание в ноту»: Венеция ~ Северная Венеция, то бишь Питер.
А для меня эта «нота» ещё и созвучна нашему Иосифу прекрасному – Бродскому, который, помните, в молодости писал: «На Васильевский остров я приду умирать», но похоронен, как, в конце концов, завещал, на кладбище острова Сен-Микеле близ Венеции. Завещать то же самое после Бродского, согласитесь, выглядело бы банальностью.
Впрочем, по окончании public talk я всё-таки не удержусь и подойду к Фабио.
Дело в том, что мы с маэстро немного знакомы: «вместе» (он на сцене, я в ложе прессы) участвовали несколько лет назад в трёх великолепных фестивалях «Тремоло» в Тольятти. Потому и решился подойти к нему – и выразить свои чувства. За что и был вознаграждён – приглашением на заключительный вечер ежегодного питерского опен-эйр фестиваля «Опера для всех»: здесь 7 августа будут давать мою любимую «Травиату»!
А говорил Фабио Мастранджело, конечно же, о музыке. Ведь Венеция – ещё и город-музыка. Музыка моцартовского «Дон Жуана» (Фабио на итальянский манер произносит: «Джованни»). «Для меня Венеция – это Вивальди, великий композитор неоднозначной судьбы, – делился маэстро Фабио. – Вы знали, что в струнном оркестре Антонио Вивальди играли только девчонки? И город Лукино Висконти с его гениальным фильмом «Смерть в Венеции», в котором звучит музыка Малера».
(При этих его словах я вновь задохнулся: мой любимый фильм Висконти по фантастически исповедальной книге Томаса Манна!)
А ещё Фабио посоветовал: приезжайте, как только появится такая возможность, в Венецию с моря – и вас накроют совершенно уникальные картины.
И это было! Я уже проплывал вдоль венецианских берегов, отправляясь несколько лет назад в роскошный круиз «Венеция – Сочи» на лайнере MSC Opera (да, именно «Опера» – совпадений в мире не бывает; бывает лишь судьба).
Она, Венеция, с моря и впрямь волшебна.